Непокоренный Ленинград: воспоминания Якова Степановича Середина

Середин Яков Степанович

Профилактик

Из 25 лет моей службы в пожарной охране Ленинграда 23 года я работал профилактиком пожаров. В мирное время профилактировать пожары – нелегкое дело, а в блокадные годы – особенно. Причем в блокаду приходилось не только предупреждать пожары, но часто при налетах фашистской авиации на город, приходилось и вести борьбу с пожарами. Всю блокаду я проработал в Московском районе Ленинграда, не забуду никогда тех домов, на чердаках которых мне приходилось ночами бороться с «зажигалками». Смело, героически боролись с ними и молодые девчата из МПВО.

В огонь идти под бомбами нелегко, а самое страшное было – это не подняться по тревоге от голода. Если тебя уже голод свалил с ног, то ты уже на волоске «от санок». Немало людей из наших рядов задушил голод, и свезли их на санках на кладбище (хоронили под сугробами снега, как и всех ленинградцев). Среди нас, помню, был веселый молодой Розанов Саша, он в шутку говорил слабым: «Крепись и не теряй осанки, иначе попадешь на санки!». Но и сам он от голода в марте 1942 года, к сожалению, попал «на санки» - умер от голода.

Чтобы не умереть с голода, чтобы продолжить жить и бороться за город Ленина, весной 1942 года ленинградцы, в том числе и мы, пожарные, принимали все возможные и невозможные меры. На Обводном канале, где в земле лишь железо да камни, косогоры не были пусты – там росли запыленные листья капусты (в то время набережные Обводного канала были земляные). Даже эти пяди земли в борьбе с врагом нам помогли!

Первая зима блокады много унесла на тот свет ленинградцев. Изможденные голодом, холодом, бомбежками и обстрелами ленинградцы, зимой 1942 года не в силах были убирать улицы и дворы от грязи и снега. Весной 1942-го чтобы избежать новой беды – эпидемии, на улицы города вышли живые и полуживые, вышли с лопатами и ломами дворники и полковники, депутаты и солдаты. Эпидемия была предотвращена. В этой работе принимали участие и мы, пожарные работники (в период отбоя воздушной тревоги и прекращения артобстрелов). Когда кто из нас падал от измождения, дистрофии, то другие товарищи брали упавшего и несли в подвал, где у печки-времянки приводили упавшего на улице товарища в сознание и снова потом этот товарищ становился в строй на защиту города Ленина. Подчас казалось, маленькая помощь товарищей… А как эта «маленькая» помощь нужна была – трудно даже описать! Например, ночью в февральскую стужу 1942 года в конце Рощинской улицы (Московский район) я упал на улице, идти от слабости в ногах уже не мог. Меня тоже не обошли – кто-то поднял, приволок меня в деревянный домик (теперь там деревянных домов нет). Там я обогрелся, да еще добрые люди в этом домике дали мне выпить зеленого хвойного экстракта. С собой мне дали этого экстракта пузырек, чтоб я принимал его на следующий день. Если я спасал человека на пожаре или раненого на улице, то он не спрашивал, кто его спас. Спасать друг друга – это был святой закон в те трагические дни блокады, вот поэтому никто и не задавал такого вопроса.

Пожарные Ленинграда в суровые годы блокады не только спасали город и людей от огня, они кроме этого осенью 1941 года строили баррикады на улицах города, заготавливали дрова на зиму, подбирали на улицах павших от голода ленинградцев и даже ловили по ночам предателей Родины.

Мне не забыть, как мы в феврале 1942 года под руководством бывшего начальника Московского РУПО тов. Ювонена Л.М. восстанавливали полуразрушенную «мертвую» баню на Ломаной улице, около 14-й пожарной части, и пошли в первый раз туда мыться. Там была такая стужа, что у нас зуб на зуб не попадал от холода. Вода чуть-чуть тепленькая еле-еле струилась из крана, но все же каждому из нас попало по половине тазика. Это уже была такая радость, что ее невозможно ничем измерить. Я никогда не забуду внутреннего вида той бани в те дни: стены и потолок были покрыты толстым слоем колючей изморози, которая при свете электрической лампочки искрилась и переливалась такими цветами, что можно читать лишь в сказке. В общем, наша баня внутри похожа была на «Ледяной дом» И. Лажечникова!

После снятия фашистской блокады в январе 1944 года мы, после основной своей работы, выходили на работу по благоустройству города Ленина. Разбирали и баррикады на улицах, зная, что они никогда, никогда уже не будут нужны.

После окончания войны я и моя семья, которая возвратилась из эвакуации, начинали жить с нуля. В нашей 10-метровой комнате находилась железная буржуйка да географическая карта Советского Союза на стене, почти вся в красных флажках, да сажи на ней был толстый слой. У меня кроме защитной гимнастерки и серой шинели ничего не было, семья приехала полураздета, полуразута.

31 июля 1941 года моя жена и 2-летняя дочь с трудом сели в товарный поезд на Московском вокзале (поезд, который эвакуировал детей, матерей и стариков из Ленинграда). И не успел этот поезд тронуться, как налетела фашистская авиация: я в это время стоял на платформе вокзала ни жив, ни мертв. Не за себя я беспокоился, душа болела за семью и всех тех, кто был в этом поезде. Как писала потом жена, в поезд попала фашистская бомба, вагон загорелся, много людей погибло.

Не успела жена моя, Надежда, приехать из эвакуации в апреле 1945-го, как на второй день у нас уже появилась «обновка». Пока я был на работе, жена сняла со стены карту, распарила ее в горячей воде, бумага раскисла, а марля осталась. Так что вечером, когда я пришел с работы, жена уже похвастала, что-де мы теперь не бедные, есть теперь у нас «простыня» (из геокарты). Вот, ведь, война научила находчивости и женщин! Конечно, мужчины не сообразили б так быстро, без денег и без магазина, приобрести такую «роскошь». Да, теперь все это вспомнилось, и кажется смешным такое, а в то время ничего смешного не было.

Несмотря на то, что живу я в настоящее время хорошо, ни одной крошки священного хлеба я не выбрасываю в мусор. Нет, душа не позволяет этого делать. Я уверен, что ни один человек, который пережил голод в блокаду, не бросит ни одной корки хлеба в мусор.

«Хлеб дороже изумруда,

Хлеб дороже золота,

Век блокаду не забуду,

Не забуду голода!», – так записал я в свой дневник 27 января 1944 года.