Испытание Чернобылем

Первая часть воспоминаний участника ликвидации аварии на ЧАЭС, главы ветеранского движения пожарных и спасателей Воронежской области Анатолия Павловича Симонова.

За два года до катастрофы

До 1986 года про Чернобыль мало кто знал, а тем более - где он нахо­дится, чем характерен. Еще меньше было известно и о самой атомной станции. Ведь лишь после аварии вы­яснилось, что она расположена в вос­точной части белорусско-украинского полесья, на берегу реки Припять, впа­дающей в Днепр.

Однако лично я узнал, сколь кра­сивы эти места, еще за два года до катастрофы. Тогда в городе При­пять проводи­лось крупное сове­щание руководителей УПО (управлений пожарной охраны), на террито­риях областей которых находились атомные станции. На совещании я выступил с резкой критикой в адрес Минатомэнерго за его не­серьезное отно­шение к такому важному во­просу, как пожарная безопасность АЭС. Дос­талось от меня и ГУПО (Главному управле­нию пожарной охраны). Но главным для уча­стников этого мероприятия оказалась не воз­можность делового общения друг с другом, а новые впечат­ления. Всем гостям понравился город Припять. И, возвращаясь автобу­сом в Киев, мы были просто очарованы красотами полесья и вос­хищены утопающими в зелени приусадебными участками, над которыми возвышались рас­про­страненные на Украине дома с ломаной крышей…

Что привело к взрыву

А теперь ближе к теме. Если помните, Чернобыльская атомная станция состояла из 4-х блоков, каждый имел реактор большой мощности, относившийся к классу уран-графитовых. Как нам стало тогда из­вестно, в нем в ка­честве замедли­теля ней­тронов используется графит, а в качестве топлива – ТВЭЛы (тепловыделяющие элементы) с таблетками из двуокиси урана.

Механизм работы реакторов такой. Вода, которая применяется для охлаж­дения ТВЭЛов и прокачивается насо­сами, в результате нагрева на выходе из актив­ной зоны превращается в паро­водную смесь. В такой системе (поскольку вода значительно сильнее поглощает нейтроны, чем графит) при увеличении количе­ства пара и сокращении объема воды, увеличивается интен­сив­ность реакции деления, и реактор становится все мощнее и мощнее. Если аварий­ная защита не срабатывает, его мощ­ность растет стремительно. Это и произошло на 4-ом блоке при проведении эксперимента. Выделившаяся энергия при разгоне реактора привела к раз­рушению ТВЭЛов, мощному па­рообразованию, повышению дав­ления и паровому взрыву. Разгон реактора и паровой взрыв при­вели к разруше­нию большей части разветвленной сети техно­логических каналов и прямому вы­бросу радиоактивности в атмо­сферу.

При аварии графит сыграл особо негативную роль. В рабо­чем режиме он нахо­дится при температуре 600 градусов Цель­сия. Как объясняют специалисты, при со­прикосновении графита с паром и воздухом возник пожар. Причем в результате го­рения графита было выброшено в три раза большее количество радиоактив­ности по сравнению с первоначальным её выбросом при взрыве реактора.

Подвиг пожарных

Сигнал тревоги прозвучал почти одновременно в пожарных частях по охране АЭС и города Припять в 1 час 28 минут 26 апреля 1986 года. Первым по вызову прибыл дежурный караул пожар­ной части по охране станции, воз­главляемый лейтенантом Влади­миром Правиком. Подъезжая, он передал по радиостанции: «Виден огонь, есть разрушения», и под­твердил вызов № 3, в соответст­вии с которым к месту аварии на­правляются дополнительные силы и средства из Киева и дру­гих городов.

Оценив обстановку, первый руководитель тушения пожара Владимир Правик принял пра­вильное решение: до прибытия помощи предотвратить распро­странение огня на другие блоки. Спустя пять минут прибыло подразделение по охране города Припяти во главе с начальником караула лейтенантом Виктором Кибенком. Несколько позже - де­журный караул Чернобыльской ППЧ (профессиональной пожар­ной части), располагавшейся в 15-ти ки­лометрах от АЭС. А затем - и сам начальник пожарной части по охране ЧАЭС майор Ле­онид Телятников, который нахо­дился в отпуске.

Безусловно, с появлением Те­лятникова тушение пожара при­няло еще более целеустремлен­ный и эффективный характер. Как руководитель, он обязан был знать обста­новку на всех участках пожара. И поэтому бывал везде, успевал всюду, не имея права долго быть на одном месте. А в основном все время бегал по лестнице на крышу, где было опас­нее и труднее всего.

Личный состав трех подразделе­ний пожарной охраны в количе­стве 28 человек вел смертельную схватку с огнем. Сама по себе эта цифра говорит о многом. Как будто 28 панфи­ловцев, все они работали в тяже­лейших условиях – в едком ядовитом дыму, в клубах горячего радиоактивного пара, утопая но­гами в расплавленном битуме, вблизи разрушенного реактора, испускавшего мощные потоки радиоактивности. Поэтому, зная, чем им все это грозит, и понимая, что тогда, кроме них, никто не спасет станцию и население города, пожарные стояли до конца, насмерть. И огонь отступил.

Один из огнеборцев позже го­ворил: «Я видел радиацию». Зло­вещий образ породило мерцание графита, которого в реакторе было 2 тысячи тонн…

Конфликт за полгода

30 апреля 1986 года меня, как специалиста, давно закрепленного за Нововоронежской АЭС для проведения там органи­зационной профилактической ра­боты, напра­вили в Чернобыль.

За полгода до Чернобыльских событий у меня произошел кон­фликт с руководством НВАЭС и областной проку­ратурой в связи с вынесенным мной постановлением на приос­тановку эксплуатации 3-го и 4-го бло­ков станции. Основанием для та­кого решения послужил перевод пуска системы активного пожаротушения с автоматического на дистанционный. Сотрудники НВАЭС исходили из того, что система пожарной автоматики срабатывает иногда ложно, а чтобы этого не было, решили пойти по простому пути – отклю­чить автоматический пуск, а пе­рейти на ручной, дистанционный.

Практически это выглядело так. Сигнал о пожаре поступал на блочный щит управления, начальник дежурной смены блока посылал кого-нибудь из специа­листов, чаще электриков на место пожара, чтобы убедиться в его наличии. И лишь при подтверждении пожара с места включалась система пожаротушения. То есть автоматикой тут и не пахло, и могло уйти много времени, пока человек добрался бы до очага пожара (тем более в дальние кабельные полуэтажи), и определил, горит ли там или нет.

Как показывал мой опыт, такая «автоматика» при большой ско­рости распространения огня мо­жет привести к тяжелым послед­ствиям. А, стало быть, согла­ситься с этим я не мог и просто был вынужден вынести такое по­становление, копии которого были направлены в Минатом­энерго, ГУПО, областные ин­станции.

В прокуратуру области меня пригласили для того, чтобы я объяснил своё «не совсем проду­манное решение», как мне дели­катно сказали по телефону. Раз­говор начался с разноса, гово­рили, что, дескать, я не отдаю себе отчет в принимаемых реше­ниях по атомной станции. «Вы что, хотите оставить без электро­энергии многие города, остано­вить промышленность?» - делали упрек в мой адрес. Я же объяс­нял, что, наоборот, хочу, чтобы Нововоронежская атомная стан­ция работала и давала ток, а для этого надо обеспечить ее пожар­ную безопасность.

«Если этого не сделать, то мо­жет произойти пожар с тяжелыми последствиями, - говорил я им. - И тогда меня обязательно пригла­сят в ваше же учреждение, и разговор пойдет уже совсем по-дру­гому. Почему вы не использовали всех предоставленных вам прав? – скажете Вы мне. Почему не приняли всех мер для выполне­ния требований пожарной безо­пасности, в том числе и по приос­тановке эксплуатации объекта? Почему не обратились за помо­щью в прокуратуру?» Поэтому в конце я заключил: «Если я не прав, отмените мое решение».

Мне повезло, чиновники про­куратуры оказались разумными и деловыми людьми. Постановле­ние никто, конечно, не отменил, никто меня больше никуда не вы­зывал, не грозил освобож­дением от работы и снятием по­гон, как предупреж­дали некоторые. А через месяц система ак­тивного пожаротушения, установленная на НВАЭС, уже рабо­тала в автоматическом режиме, потому что специалисты нашли грамотное техническое решение для исключения лишних сраба­тываний.

Продолжение следует.