Новости

Григорий Давыдович Коновалов

Политрук, начальник части

Продолжение воспоминаний…

Весной 1942 года весь личный состав много поработал по уборке мусора и снега на ближайших улицах к команде. Работая на этих работах, полуголодные бойцы понимали, что это надо. Надо не допустить эпидемии. В марте 1942 года из личного состава 14-й ВПК была создана группа из десяти человек по уборке трупов людей, которые находились в сквериках и домах Московского района. Нам была выделена одна трехтонная машина и большой брезент. Для того чтобы подбодрить людей каждому давали по 100 грамм спирта и лепешек. Мы собирали трупы, грузили их на автомашину, закрывали их брезентом и сжигали их в печах кирпичного завода. Кирпичный завод был расположен на том месте, где после войны заложили Московский парк Победы. Помощь населению проводил личный состав, который был в резерве.

Весь личный состав в период войны был на казарменном положении и разделен на две смены. Сутки в боевом расчете – выезжает на пожары, а сутки в резерве. Работать на пожарах приходилось иногда сутками и зачастую без еды. Мне запомнился пожар, на котором мы работали 28 часов. Не помню точно адреса пожара и даты. Мы прибыли на пожар, и нам руководитель тушения пожара дал задание прорубить на Неве прорубь, загнать на лед машину и дать 2 ствола на тушение. В десяти метрах от берега мы прорубили прорубь, но воды не оказалось (вымерзла). Мы отступили еще 5 метров, но воды снова нет, и только на 15 метров от берега мы забрали воду и приступили к тушению пожара. В процессе тушения мы три раза останавливали насос, после израсходования бензина. Бойцы выбились из сил. Нужен был отдых, но уехать с пожара мы не могли, потому что не было бензина. Пешком мы дойти до команды не могли. Мокрые, замерзшие да расстояние пять км. Наконец нам дали 10 литров бензина, и мы поехали домой.

Проезжая по Московскому проспекту мы увидели, что горит дом на 7-й Красноармейской. Из двух окон выбивает огонь. Пожар можно бы потушить, он еще не принял больших размеров. Я остановил машину и стал уговаривать бойцов потушить этот пожар, спасти 7-этажный дом. Несмотря на то, что они работали 28 часов и голодны, они согласились. Шофер говорит: «Ничего мы сделать не сможем. Осталось в машине 3-4 литра бензина». Мы вынуждены были проехать мимо горящего дома. Так этот дом и сгорел.

Мне хочется подробнее рассказать о тушении пожара на станции Купчино, описанного в книге «Пожарная охрана Ленинграда в годы Великой Отечественной войны». 13 февраля 1943 года унитарное отделение во главе с начальником 14-й ВПК Антоновым П.А. выехали на станцию Купчино. День был пасмурный. Тихо, только в стороне Купчино слышны взрывы снарядов. Не доезжая до Купчино с километр, нас остановил часовой с винтовкой и говорит: «По дороге проезд запрещен». Воинское подразделение выставило охрану, чтобы от осколков, рвавшихся в горящих вагонах снарядов, не было лишних жертв. Долго мы с Антоновым уговаривали часового. Мы ему доказывали, что нас ведь послали тушить эти горящие вагоны, что нужно спасать снаряды, так необходимые фронту. Наконец часовой нас пропустил.

Подъехав к Купчино, мы увидели такую картину: противник со стороны Пулково ведет сильный артиллерийский обстрел станции, горят два вагона со снарядами, рвутся снаряды в горящих вагонах, осколки снарядов с резким воем разлетаются во все стороны. Действительно жуткая картина. На станции ни единой души. Все попрятались в укрытия. Приблизившись на 300 метров к пожару, мы остановили машину и ползком у насыпи стали подбираться к горящим вагонам. Поравнявшись с горящими вагонами, решаем: надо расцепить и отгонять горящие вагоны по одному в безопасное место. Все лежат за насыпью, а я полез расцеплять вагоны и позвал остальных, и мы откатили один вагон. Это окрылило бойцов. Возвращались за другим вагоном, возле насыпи к нам подбежали армейский командир и три солдата. Вместе с ними мы откатили остальные вагоны. Все шло хорошо, но тут нас постигло несчастье. Мы с армейским командиром отцепляли последний вагон к горевшему вагону, произошел взрыв: осколком в грудь убило армейского командира. Отцепив и отогнав на безопасное место не горевшие вагоны, приступили к тушению горящих.

Прибыло отделение 38-й ВПК. Тактика тушения была такова: подползаем из-за насыпи к горящему вагону, быстро бросаемся к нему, открываем дверь и снова все ложатся, ствольщик направляет струю вовнутрь вагона и гасит огонь. Сбив пламя в вагоне, бойцы залезают в него, разбирают снаряды и выносят их. В отдельных ящиках был порох для снарядов. Приехав в команду после тушения вагонов, мне один из бойцов сообщил, что наши ребята на пожаре набрали макарон. Откуда могли быть в вагоне со снарядами макароны… Я был в недоумении. Потом я догадался, что артиллерийский порох похож на макароны. Я в гараже выстроил бойцов в боевой одежде и приказал выложить «макароны». Надо было видеть, с каким грустным видом смотрели на меня бойцы. Им не хотелось отдавать с таким трудом приобретенные «макароны». Я объяснил им, что это не макароны, а артиллерийский порох и что они могут отравиться. Однако мне все-таки не верили. И только тогда поверили, когда я одну из «макаронин» зажег. Пришлось всех обыскать потому, что оставлять порох у бойцов было нельзя. Могли отравиться, и мог быть взрыв или пожар.

Трудна была работа бойцов на пожарах, но и отдых был не спокойным. Бомбежки и артиллерийский обстрел не давали покоя. В команде был установлен порядок: при воздушной тревоге и при артиллерийском обстреле личный состав, находящийся в команде, обязан спуститься в кочегарку, которая располагалась в подвале команды. Как правило, так и делалось, но личный состав настолько привык к обстрелам, что не торопился спускаться в кочегарку. Не помню даты, но дело было так. Сижу я в кабинете, объявили по радио артиллерийский обстрел Московского района. Вдруг на Московскую площадь упал снаряд недалеко от команды. Все окна в команде вылетели. Я вышел из кабинета проверить, все ли бойцы вышли из помещения в кочегарку. Войдя в караульное помещение, я вижу, что никто и не думал уходить. Наоборот все смеются: «Нас снаряды не тронут». Меня это взбесило и я резко, даже с матом, приказал: «Немедленно все марш в подвал». Бойцы быстро начали спускаться в кочегарку. Я спустился в гараж проверить постового. Вдруг слышу, кто-то стонет. Выхожу на улицу и вижу, лежит на земле часовой, придавленный бетонной плитой (над постовой дудкой был бетонный козырек). От попадания снаряда в угол здания, козырек отвалился и придавил часового. Я поднял плиту, освободил часового (не помню сейчас его фамилии). Он был только придавлен и оглушен. После – он несколько недослышал, взрывом снаряда над головой ему повредило ушные перепонки. Жизнь ему спасла та бетонная плита, которая его придавила. Доставив часового в кочегарку, я поднялся в караульное помещение – взорвался снаряд в общежитии личного состава. Открыв дверь, я увидел, что все общежитие и караульное помещение в дыму и в пыли. Ко мне бежит и падает на руки дневальный Рейник Нина, вся в крови. Я ее отнес в кочегарку и сделал ей перевязку. Рейник снарядом перебило руку, и один осколок попал в голову. Снаряд пробил стену и разорвался в общежитии. Все подушки и матрацы были порваны. Кругом летает пух от подушек. Оседает пыль от разбитых кирпичей. В этот раз в здание команды попало три снаряда. Хорошим ориентиром для немцев была сушильная башня. Она выделялась над всеми смежными зданиями. После этого мы деревянную верхнюю часть башни сняли. Башня стала менее заметна.

Особое беспокойство пожарным приносили бомбежки и снаряды. Ведь ехать и тушить пожары приходилось под бомбежками и обстрелами. Не было случая, чтобы из-за бомбежки или обстрела задержался выезд. Был такой случай. На Московскую площадь упало несколько 100-килграммовых бомб. Одна из них разорвалась недалеко от ворот гаража, где стояли боевые машины. В это же время раздалась тревога. Из четырех машин две не завелись – на них перебило осколками трубки и радиаторы. Две исправные машины выехали на тушение пожара. Поврежденные машины через тридцать минут были отремонтированы и включены в боевой расчет.

Небезынтересен и такой случай. Мы на автонасосе возвращались с пожара. День был тихий, но пасмурный. Обычная обстановка. Настроение у личного состава отделения отличное, хотя и поработали они изрядно. Руководитель тушения пожара написал в нашей тетради: «Работали отлично». Проезжая по Лиговке через железную дорогу, мы попали в сильный артиллерийский обстрел. Впереди и сзади машины рвутся снаряды. Спрятаться от обстрела негде. Мы решили быстрее проскочить зону обстрела. Подъезжая к заводу Карпова впереди машины, в метрах десяти, разорвался снаряд, и осколки полетели на нас. Один из осколков разбил ветровое стекло и между мной и шофером – коммунистом Смирновым А., ударил в машину. Ветровое стекло разлетелось в мелкие кусочки. Много осколков, мелких от стекла, попало шоферу Смирнову в лицо. Сразу все лицо Смирнова залилось кровью. Однако он не остановил машину. Надо было спасать остальных и быстрее выехать из зоны обстрела. Кровь залила глаза Смирнову, и он мне говорит: «Ты командуй, куда поворачивать руль». Так мы и доехали до команды. В команде Смирнову сделали перевязку. Из его лица мы извлекли десять осколков от ветрового стекла. Больше из личного состава никто не пострадал, но машину поцарапало изрядно».