Новости

За два года до катастрофы

До 1986 года про Чернобыль мало кто знал, а тем более - где он нахо­дится, чем характерен. Еще меньше было известно и о самой атомной станции. Ведь лишь после аварии вы­яснилось, что она расположена в вос­точной части белорусско-украинского полесья, на берегу реки Припять, впа­дающей в Днепр.

Однако лично я узнал, сколь кра­сивы эти места, еще за два года до катастрофы. Тогда в городе При­пять проводи­лось крупное сове­щание руководителей УПО (управлений пожарной охраны), на террито­риях областей которых находились атомные станции. На совещании я выступил с резкой критикой в адрес Минатомэнерго за его не­серьезное отно­шение к такому важному во­просу, как пожарная безопасность АЭС. Дос­талось от меня и ГУПО (Главному управле­нию пожарной охраны). Но главным для уча­стников этого мероприятия оказалась не воз­можность делового общения друг с другом, а новые впечат­ления. Всем гостям понравился город Припять. И, возвращаясь автобу­сом в Киев, мы были просто очарованы красотами полесья и вос­хищены утопающими в зелени приусадебными участками, над которыми возвышались рас­про­страненные на Украине дома с ломаной крышей…

Что привело к взрыву

А теперь ближе к теме. Если помните, Чернобыльская атомная станция состояла из 4-х блоков, каждый имел реактор большой мощности, относившийся к классу уран-графитовых. Как нам стало тогда из­вестно, в нем в ка­честве замедли­теля ней­тронов используется графит, а в качестве топлива – ТВЭЛы (тепловыделяющие элементы) с таблетками из двуокиси урана.

Механизм работы реакторов такой. Вода, которая применяется для охлаж­дения ТВЭЛов и прокачивается насо­сами, в результате нагрева на выходе из актив­ной зоны превращается в паро­водную смесь. В такой системе (поскольку вода значительно сильнее поглощает нейтроны, чем графит) при увеличении количе­ства пара и сокращении объема воды, увеличивается интен­сив­ность реакции деления, и реактор становится все мощнее и мощнее. Если аварий­ная защита не срабатывает, его мощ­ность растет стремительно. Это и произошло на 4-ом блоке при проведении эксперимента. Выделившаяся энергия при разгоне реактора привела к раз­рушению ТВЭЛов, мощному па­рообразованию, повышению дав­ления и паровому взрыву. Разгон реактора и паровой взрыв при­вели к разруше­нию большей части разветвленной сети техно­логических каналов и прямому вы­бросу радиоактивности в атмо­сферу.

При аварии графит сыграл особо негативную роль. В рабо­чем режиме он нахо­дится при температуре 600 градусов Цель­сия. Как объясняют специалисты, при со­прикосновении графита с паром и воздухом возник пожар. Причем в результате го­рения графита было выброшено в три раза большее количество радиоактив­ности по сравнению с первоначальным её выбросом при взрыве реактора.

Подвиг пожарных

Сигнал тревоги прозвучал почти одновременно в пожарных частях по охране АЭС и города Припять в 1 час 28 минут 26 апреля 1986 года. Первым по вызову прибыл дежурный караул пожар­ной части по охране станции, воз­главляемый лейтенантом Влади­миром Правиком. Подъезжая, он передал по радиостанции: «Виден огонь, есть разрушения», и под­твердил вызов № 3, в соответст­вии с которым к месту аварии на­правляются дополнительные силы и средства из Киева и дру­гих городов.

Оценив обстановку, первый руководитель тушения пожара Владимир Правик принял пра­вильное решение: до прибытия помощи предотвратить распро­странение огня на другие блоки. Спустя пять минут прибыло подразделение по охране города Припяти во главе с начальником караула лейтенантом Виктором Кибенком. Несколько позже - де­журный караул Чернобыльской ППЧ (профессиональной пожар­ной части), располагавшейся в 15-ти ки­лометрах от АЭС. А затем - и сам начальник пожарной части по охране ЧАЭС майор Ле­онид Телятников, который нахо­дился в отпуске.

Безусловно, с появлением Те­лятникова тушение пожара при­няло еще более целеустремлен­ный и эффективный характер. Как руководитель, он обязан был знать обста­новку на всех участках пожара. И поэтому бывал везде, успевал всюду, не имея права долго быть на одном месте. А в основном все время бегал по лестнице на крышу, где было опас­нее и труднее всего.

Личный состав трех подразделе­ний пожарной охраны в количе­стве 28 человек вел смертельную схватку с огнем. Сама по себе эта цифра говорит о многом. Как будто 28 панфи­ловцев, все они работали в тяже­лейших условиях – в едком ядовитом дыму, в клубах горячего радиоактивного пара, утопая но­гами в расплавленном битуме, вблизи разрушенного реактора, испускавшего мощные потоки радиоактивности. Поэтому, зная, чем им все это грозит, и понимая, что тогда, кроме них, никто не спасет станцию и население города, пожарные стояли до конца, насмерть. И огонь отступил.

Один из огнеборцев позже го­ворил: «Я видел радиацию». Зло­вещий образ породило мерцание графита, которого в реакторе было 2 тысячи тонн…

Конфликт за полгода

30 апреля 1986 года меня, как специалиста, давно закрепленного за Нововоронежской АЭС для проведения там органи­зационной профилактической ра­боты, напра­вили в Чернобыль.

За полгода до Чернобыльских событий у меня произошел кон­фликт с руководством НВАЭС и областной проку­ратурой в связи с вынесенным мной постановлением на приос­тановку эксплуатации 3-го и 4-го бло­ков станции. Основанием для та­кого решения послужил перевод пуска системы активного пожаротушения с автоматического на дистанционный. Сотрудники НВАЭС исходили из того, что система пожарной автоматики срабатывает иногда ложно, а чтобы этого не было, решили пойти по простому пути – отклю­чить автоматический пуск, а пе­рейти на ручной, дистанционный.

Практически это выглядело так. Сигнал о пожаре поступал на блочный щит управления, начальник дежурной смены блока посылал кого-нибудь из специа­листов, чаще электриков на место пожара, чтобы убедиться в его наличии. И лишь при подтверждении пожара с места включалась система пожаротушения. То есть автоматикой тут и не пахло, и могло уйти много времени, пока человек добрался бы до очага пожара (тем более в дальние кабельные полуэтажи), и определил, горит ли там или нет.

Как показывал мой опыт, такая «автоматика» при большой ско­рости распространения огня мо­жет привести к тяжелым послед­ствиям. А, стало быть, согла­ситься с этим я не мог и просто был вынужден вынести такое по­становление, копии которого были направлены в Минатом­энерго, ГУПО, областные ин­станции.

В прокуратуру области меня пригласили для того, чтобы я объяснил своё «не совсем проду­манное решение», как мне дели­катно сказали по телефону. Раз­говор начался с разноса, гово­рили, что, дескать, я не отдаю себе отчет в принимаемых реше­ниях по атомной станции. «Вы что, хотите оставить без электро­энергии многие города, остано­вить промышленность?» - делали упрек в мой адрес. Я же объяс­нял, что, наоборот, хочу, чтобы Нововоронежская атомная стан­ция работала и давала ток, а для этого надо обеспечить ее пожар­ную безопасность.

«Если этого не сделать, то мо­жет произойти пожар с тяжелыми последствиями, - говорил я им. - И тогда меня обязательно пригла­сят в ваше же учреждение, и разговор пойдет уже совсем по-дру­гому. Почему вы не использовали всех предоставленных вам прав? – скажете Вы мне. Почему не приняли всех мер для выполне­ния требований пожарной безо­пасности, в том числе и по приос­тановке эксплуатации объекта? Почему не обратились за помо­щью в прокуратуру?» Поэтому в конце я заключил: «Если я не прав, отмените мое решение».

Мне повезло, чиновники про­куратуры оказались разумными и деловыми людьми. Постановле­ние никто, конечно, не отменил, никто меня больше никуда не вы­зывал, не грозил освобож­дением от работы и снятием по­гон, как предупреж­дали некоторые. А через месяц система ак­тивного пожаротушения, установленная на НВАЭС, уже рабо­тала в автоматическом режиме, потому что специалисты нашли грамотное техническое решение для исключения лишних сраба­тываний.

Первое знакомство

Разумеется, я мог не ехать в Чернобыль, отказаться от этой командировки, взяв больничный. Но это был не тот случай. Как по­том мог я смотреть людям в глаза и как требовать с подчиненных?! И я поехал.

К слову сказать, обеспе­чили тогда меня непригодными индивидуальными дозиметрическими приборами. Поэтому я не знаю точно, какую дозу облучения получил, находясь на Чернобыль­ской АЭС – на разных её объек­тах и в разных помещениях.

Итак, приехав в Киев, я попал в УПО Украины, где находились люди, которые занимались приёмом прибывавших из других городов. Начальник управления генерал Филипп Николаевич Десятников – по происхождению донской ка­зак, запомнился мне как рослый, чернявый мужчина, который, как и многие, работал круглые сутки в эти трудные для всех дни. Никакой суеты, а тем более неразберихи, все команды отда­вались чёткие и конкретные. С ним в кабинете находился тоже генерал, но в отставке, бывший начальник УПО республики Герасимов, который перед своим уходом предложил назначить на освобождаемую должность сво­его подчиненного.

Они сидели рядом, «бывший» иногда что-то приказывал, при­чем, я заметил, что он хорошо разбирался в пожарной опасности атомных электростанций. Глядя на них, я подумал – какой хоро­ший пример – бывший начальник и его преемник продолжают свои отношения в интересах службы.

В Чернобыль меня повезли на черной «Волге» Десятникова. Вместе со мной в салоне находи­лись сам Десятников и начальник УПО Киева полковник Николай Хорошок, проявивший себя в черно­быльские дни как прекрасный ру­ководитель и исполнитель, и по­разивший всех своей оперативно­стью, энергичностью и инициативностью. Это подчиненные Хо­рошока, наряду с другими после чернобыльских коллег, продол­жали крепко держать в узде по­жароопасную обстановку на ЧАЭС.

В машине Филипп Николаевич с пафосом рассказывал о подвиге, который совершили пожарные в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года, отметив, что, к большому сожа­лению, часть из них находится в критическом состоянии в мос­ковской больнице, несмотря на принимаемые возможные и не­возможные меры со стороны ме­дицины. По словам Десятникова, не на много лучше обстояли дела и у других, получивших слишком большую дозу радиации во время тушения пожара. И поэтому от­того, что мы ясно представляли, что их ожидает, у нас сжималось сердце.

Продолжая разговор на эту тему, я тогда сказал: «Филипп Николаевич, им всем надо давать Героя, они за­служили столь высокое звание, смотрите, все газеты о них пи­шут, заслуги пожарных в предот­вращении глобальной катастрофы очевидны. Ведь если бы они упустили пожар, который распро­стра­нялся на другие блоки, то что было бы тогда?» И тут меня под­держал Хорошок, кото­рый рас­тяжно, с украинским акцентом, резюмировал: «Филипп Николае­вич, надо выходить на Щербиц­кого (бывшего 1-го секретаря ЦК компартии Украины), чтобы он походатайствовал перед Моск­вой».

Как известно, впоследствии только троим присвоено звание Героя Советского Союза: при жизни – Леониду Петровичу Те­лятникову, а посмертно – Вик­тору Николаевичу Кибенку и Владимиру Павловичу Правику. К сожалению, ни одному рядо­вому пожарному не дали Героя, хотя многие из них получить это звание вполне заслужили.

Необходимая безопасность

По приезду в Чернобыль мы разместились в 2-х этажном зда­нии ППЧ. Из прибывших пожар­ных создали часть военизированной пожарной охраны и организовали службу в соответствии с уставами и постановлениями. Учитывая наличие радиоак­тивной пыли в воздухе, оседав­шей на стены, мебель, одежду и обувь, ворота депо, двери и окна мы старались держать закры­тыми. При входе на территорию части все старались избавиться от пыли, мыли и чистили обувь (сапоги). Интересная деталь: после мытья сапог уровень радиоактив­ности снижался почти в 2 раза, меньше пыль задерживалась на гладкой поверхности, она и легко смывалась, больше – на шерша­вой, в частности, на свиной коже.

Для защиты органов дыхания использовались противогазы, а также матерчатые марлевые «на­губники», которых было осо­бенно много. Существовала и возмож­ность почти ежедневной смены одежды и обмундирова­ния. Мыться же можно было еже­дневно под походным душем, устроенным в большой армей­ской палатке, куда от пожар­ных автоцистерн подавалась вода, на­греваясь и направляясь в душе­вые трубопроводы.

Меня, как старшего среди при­бывших по должности и званию, назначили начальником части (все-таки заместитель начальника УПО, полковник - это звание при­своили за месяц до команди­ровки). Вместо трёх частей, ус­пешно боровшихся с огнем 26 апреля, в этот период достаточно было од­ной сборной, личный со­став которой был собран из дру­гих гарнизонов.

Представителем главка вна­чале был генерал-майор Соколов, который являлся заместителем начальника ГУПО. Сменял же его – тоже генерал-майор, заместитель начальника ГУПО Игорь Фо­тиевич Киметач. Оба эти генерала были деловыми, грамотными ру­ководителями. Однако Игоря Фо­тиевича я узнал несколько поближе, потому что провёл с ним больше по времени.

Проводив предшественника, Киметач быстро разобрался в си­туации, придав особое значение радиационной безопасности лич­ного состава. Для осуществления этой цели он сразу поставил со­трудника, который занимался ре­гистрацией количества получае­мых пожарными доз радиоактив­ности, а также строго потребовал усиления пожарно-профилакти­ческой работы непосредственно на АЭС. «Когда станция работала и все было в порядке, пожарно-профилактическая работа шла. А сейчас – крупнейшая авария и никакой профилактики на объ­екте, когда ее наоборот надо усиливать», - говорил он нам.

Следует сказать, что Игорь Фотиевич один из наиболее ода­ренных руководителей ГУПО, и именно благодаря ему подго­товка, организация пожаротуше­ния в целом по стране поднялась на солидную отметку. После его приезда в Чернобыль мне сразу было поручено заниматься проработкой мер пожарной безопасности на атомной станции и в целом в зоне деятельности группировки. И именно он предложил мне на­писать предписание госпожнад­зора на имя директора ЧАЭС Виктора Брюханова.

Мы сели тогда вместе с Чебышевым, который в Черно­быле возглавлял газодымозащит­ную службу, а в Курчатове был начальником пожарной части по охране Курской АЭС. Вот от него-то я и узнал впервые, что ЧАЭС и КАЭС - аналоги, что строились они по одним проек­там. Поэтому он с закрытыми глазами мог расска­зать, где, в каком блоке, или по­луэтаже в какую сторону открывается дверь.

По дороге к директору

В полночь предписание из 33 пунктов было готово. Кимстач глянул и заметил, почти выру­гавшись: «Вы что, не понимаете серьезность сложившейся ситуа­ции, разве в такой момент можно писать предписания – холсты, кто нас поймет, надо конкретным де­лом заниматься, а не сочинения писать. Напишите всего 2-3 са­мых нужных и важных на сегодня пункта. Понятно?» «Получив по шее», мы тотчас переделали документ, сократив его до трех пунктов, самым важ­ным из которых считали восстанов­ление разрушенной системы по­жарной автоматики. И, утвердив предписание, поехали вру­чать его директору ЧАЭС.

По пустынным, асфальтиро­ванным дорогам наша автома­шина двигалась быстро. По обе стороны трассы расстилались цветущие сады, пели птицы, а ос­тавшиеся без присмотра куры бе­гали по улицам и бесхозным усадьбам, находя себе вдоволь корма. Впечатление было такое, что ничего страшного не произошло. И действительно, все выглядело нормально. Если бы не пустующие дома, если бы не пугающее без­людье улиц, если бы не покрытые полиэтиленовой пленкой питье­вые колодцы, если бы не бро­шенные на произвол судьбы дво­ровые собаки, обессилевшие от голода и потерявшие голос. Для последних встать на ноги и пройти несколько метров дава­лось с большим трудом. Однако позже приехали специальные люди в синей одежде и отстре­ляли немощных собак. Это было тяжелым, но необходимым реше­нием в той обстановке.

От атомной станции до пио­нерского лагеря «Сказочный» ЧАЭС 20-25 километров. В это время там располагался рабочий коллектив станции. Дети же сотрудников были вывезены в дру­гие места от­дыха, в том числе и в воронежскую Дубовку. В до­роге мы чуть не разби­лись. Оборвавшийся электро­про­вод свисал с электроопоры диа­гонально к обо­чине другой сто­роны дороги, так что издали не был заметен. И только метрах в 5-6 мы увидели его.

Водитель на­шего «козла» резко затормозил, дабы избежать аварии – провод посередине дороги сви­сал на уровне лобового стекла, машина по инерции стала подниматься и наклоняться в левую сторону, подняв высоко вверх правый бок с колесами. Как мы не опрокинулись, непонятно. За­медлив паде­ние, машина, как бы раз­думывая, - падать или нет, застыла на ка­кой-то миг в кри­тической точке, но спустя секунды, вернулась в исход­ное положение. Тяжело вздохнув, мы по­ехали дальше, встретив на пустын­ном перекре­стке бензовоз, водитель которого бесплатно за­правлял все про­езжавшие мимо машины, запи­сы­вая только их номера. Мы тоже за­правились «на халяву».

Но на этом наши приключения не закончились. Подъехав к тер­ритории детского лагеря, увидели десятки легковых автомобилей работников АЭС, в основном «Жигули». Одна из них, стоявшая в отдалении от других, была сильно обгоревшей снаружи. Причина пожара банальна – кто-то бросил спичку или окурок на землю, а кругом горючая под­стилка – высохшие прошлогод­ние листья, сосновые иголки. Огонь быстро распространялся во все стороны и перекинулся на машину, ближе всех стоявшую к месту возникшего пожара. В пла­мени могли оказаться и другие «жигули», если бы в 70 метрах не находилась пожарная автоцис­терна, исполнявшая роль дезактивационной техники (прибывающая с АЭС техника перед территорией лагеря обмы­валась струями воды из нее).

Обгоревшая легковушка, по-види­мому, была застрахована ее владель­цем, слесарем АЭС. По словам этого слесаря, он неоднократно уча­ствовал в ликвидации всякого рода «ЧП», возникавших на стан­циях (работал на нескольких АЭС), много раз зани­мался перезагрузкой ядерного топ­лива, что, к счастью, никак не сказа­лось на здо­ровье (он был многодет­ным отцом и его дети ничем не бо­лели). Ему была необходима справка о пожаре, в результате которого пострадал его автомобиль. И я, как старший по линии пожарной ох­раны, подписал эту напи­санную от руки справку.

Разговор в кабинете

У входа на территорию лагеря стояли вахтеры, требовавшие обязательной смены одежды. Я вынужден был сменить свое почти новое обмундирование, бросив его в кучу одежды, под­лежащей уничтожению. Взамен нам выдали светло-серые костюмы и черные ботинки с боль­шой, пробитой в боку, дыркой, чтобы, не дай Бог, кто-нибудь не уехал в них домой. На террито­рии, недалеко от 2-х этажного здания, стояла желтая бочка на колесах, знакомая многим по га­зетным фотографиям, освещав­шим события в Чернобыле. Там же невдалеке было расположено и одноэтажное синее здание, где находился кабинет директора. Любезный секретарь попро­сила нас подождать чуть-чуть, сказав, что директор скоро дол­жен подойти. И минут через 15-20 действительно появился сам директор станции.

Виктор Петрович Брюханов, был худощавым, высоким муж­чиной, лет пятидесяти. Пригласив нас к себе в кабинет, он разрешил нам присесть. И по его внешнему виду и манере держаться сразу было понятно, что этот человек располагает к непринужденной беседе. Да так оно, собственно, и произошло с самых первых минут нашего знакомства, когда он, не спеша, вскрыл банку консервов «Завтрак туриста» (эта закуска была распространена не только среди ликвидаторов аварии, но и среди сотрудников АЭС), отку­порил бутылку лимонада, и, по­ковырявшись вилкой в этом скромном обеде и отпив два глотка сладкого напитка, отодви­нул все в сторону.

Я спросил у Виктора Петро­вича: «Не работал ли кто-нибудь из Ваших родственников на Во­ронежском заводе им. Дзержин­ского (в своё время там работал заместителем директора завода тоже Брюханов). «Нет, нет, - как-то торопясь, ответил он, - у меня никого и никогда не было в Во­ронеже». После этого лирического от­ступления, я перешёл к делу. «Виктор Петрович, Вы про­чтите, пожалуйста, наше предписание. Если будут какие-то вопросы по предложенным к исполнению ме­роприятиям, давайте обсудим», - уверенно произнес я.

Прочитав документ, он эмоционально сказал: «Что вы, ребята, разве пожарную автома­тику я сделаю? Это сейчас невыполнимо». «Но это минимум того, что надо именно сейчас сделать, чтобы не допустить по­жара, - пытались мы доказать правоту неподдающемуся дирек­тору, - разве пожарные когда-ни­будь Вас подводили? – продол­жали мы, - они отстояли 3 блока, а если бы пожар был упущен, что было бы тогда?»

И тут я постараюсь передать более точно его ответ. Он сделал своего рода откровенное заявле­ние, сказав примерно так: «Да, если бы не пожарные, наверное, мы бы с вами не беседовали, не сидели в этом кабинете, доста­лось бы не только нам, но и за кордоном». Виктор Петрович ругал и дру­гие службы, которые плохо сра­ботали в этот тяжелый период. Из этических соображений я не хо­тел бы называть их. Не­сколько же подробнее я остано­вился на разговоре с директором ЧАЭС потому, что в то время хо­дили, да и сейчас ходят криво­толки о якобы непонятной роли пожарной службы в ликвидации последствий взрыва реактора четвертого блока.

К этому следует добавить и не совсем понятное выступление в одной из центральных газет са­мого В. Брюханова, где (по про­шествии 4-5 лет после ава­рии) он уже по другому оцени­вает деятельность пожарных 26 апреля 1986 года. Спорить с не­последователь­ным человеком, меняющим свое мнение с тече­нием времени, не хочу, пусть это останется на его совести. О действиях огнеборцев в ту роко­вую ночь говорили, пи­сали мно­гие специалисты самого высо­кого уровня, куда уж мне до них. И все-таки в оценке дейст­вий пожарных подразделений я разбираюсь чуть больше, чем уважаемый Виктор Петрович.

Конечно, мое мнение и других специалистов пожарного дела не все могут принимать за истину (дескать, заинтересованная сто­рона), но, как ни странно, очень похоже думают и довольно мно­гие, далекие от пожарной охраны специалисты. Тот же член-кор­респондент Академии медицин­ских наук А. Воробьев, которого трудно упрекать в пристрастии к нашей службе, говорил: «Сильнее всего пострадала группа пожарных. Эти люди знали, какой пожар га­сили, знали, что им угрожает во­все не огонь, а радиация. Они-то тушили. И они его погасили. В эти минуты они спасали, если хо­тите, и наши с вами жизни».

Майское мужество

В том, что пожарные готовы в любое время выполнить любую поставленную задачу, рискуя своей жизнью, я убедился в май­скую ночь того же года на той же АЭС. Прозвучал сигнал тревоги, за­дымление на 3-ем блоке. Никакой паники, на лицах личного состава караула, сосредоточенность. Ни­кто не отказался от выезда, никакого слова об этом. Кто-то даже пошутил: «За медалями поехали, как минимум». Однако подразде­ление быстро вернулось – ничего сложного не произошло.

В другой раз была действи­тельно серьезная обстановка. Подразделение пожарных воз­главлял представитель ГУПО МВД подполковник Владимир Михайлович Максимчук. В книге свидетельств «Чернобыль. Дни испытаний» Николай Худан написал о муже­стве В.М. Максимчука.

Как описывалось в книге, в ту ночь пожар произошел в кабель­ных тоннелях. Огонь мог переки­нуться в машинный зал, где много тонн масла, а турбины под водородом. Максимчук двигался служебным коридором с фона­рем, так как электрики выклю­чили свет (огня не было видно, но запах дыма был сильный). Фонарь в руках светил все хуже и хуже, несмотря на встав­ленные в него новые батарейки. Потом, Владимир Михайлович понял, что батарейки быстро сели. Из-за слабого света от фо­нарика он не заметил железных дверей, за которыми были ступеньки. Они то и вели в помеще­ния 402 и 403, в которых по не­проверенным данным начался пожар.

По пути попадались большие куски серого и чёрного камня, идти стало тяжелее, он споты­кался… Мысль была одна – пере­браться через эти глыбы. Потом пришла в голову другая мысль: «да это же четвертый реактор». Меж глыб чернели большие щели. Подполковник чуть попя­тился и едва не упал, больно уда­рив­шись ногой о камень. Нога сильно заболела. И все же пожар был обнаружен. Под потолком проходил кабельный короб. В нем то и бурлил огонь.

«Нога моя горела, как после ожога, немного тошнило. Но я настаивал на том, что я лучше других знаю путь и первую пя­терку должен вести я… а если я буду рваться на блок, то они меня свяжут, направят в тыл».

Владимир Михайлович ле­чился и в Киеве и в Москве. В марте 1987 года, будучи на кур­сах повышения квалификации руководящих работников УПО, я встретился с ним. К большому со­жалению, вы­глядел он неважно: наблюдались сероватость худощавого лица, некоторая нетороп­ливость речи. Но, как всегда, ис­ключительно опрятный, выгла­женный, преду­предительный и доброжелатель­ный, он, перебив меня, поинтере­совался о моем здоровье. Мне стало неловко. Ведь человек получил серьезную травму возле открытого горнила разрушенного реактора 4-го блока, где уровень радиации был страшно велик, сам сильно болеет, и, зная финал своей болезни, не подает вида, а думает о других, помогает им. Конечно же, он знал на что шёл, что его ожидает. Но даже после всего этого он все равно рвался в бой, в бой смертельный, с врагом невидимым, но страш­ным, всегда наносящим точные, без промахов, удары.

Я хорошо знал Владимира Михайловича. Это был талантли­вый организатор по­жарного дела, педантичный, строгий, но объек­тивный на­чальник, один из самых скром­ных и деликатных. В 1992 году его назначили начальником УПО г. Москвы, он получил зва­ние генерал-майора внутренней службы, но 22 мая 1994 года его не стало. После выхода в 2000 году моей книги «Сквозь призму пламени», где впервые был опубликован мой очерк о чернобыльской катастрофе, в котором я возмущался безразличием официальных властей к подвигу В.М.Максимчука, 18 декабря 2003 года Президент РФ подписал Указ №1493 о присвоении ему звания «Герой России» посмертно. Однако на принятие такого ре­шения, видимо, повлияли не только мои мысли, отраженные в очерке, но и хода­тайство руководства МЧС России.

Я очень рад тому, что имя Героя се­годня навечно вписано в историю по­жарной охраны нашей страны. Оно часто упоминается в печатных и элек­тронных средствах массовой информа­ции, в книгах и на сайтах Интернета. Приятно, что в конце 2006 года, на осно­вании министерского Приказа № 783, 2-я специализированная пожарная часть федеральной противопожарной службы по городу Москве при ГУ МЧС России стала носить имя Владимира Максимчука, что его же имя носит школа на родине, в селе Гизовщина Любарского района Жи­томирской области и пожарный корабль в Москве.

Горжусь я и тем, что ежегодно в России проводятся Международные соревнования по пожарно-прикладному спорту на Кубок генерала Максимчука, а для слушателей Академии Государственной противопожарной службы МЧС России учреждена стипендия имени Максимчука за выдающиеся успехи в учебе и научной деятельности. И вполне закономерно, что 26 апреля 2007 года в Москве открылся его именной Музей.

Ежегодно 26 апреля, в День па­мяти о чернобыльской трагедии, на территории Первомайского сада го­рода Воронежа проводятся торже­ственные мероприятия и панихиды по погибшим ликвидаторам по­следствий взрыва на ЧАЭС.

Среди приглашенных на эти мероприятия: ве­тераны-черно­быльцы, представ­ляющие Глав­ные управления МЧС и МВД России по Воро­нежской области, воро­нежский военный гар­низон Министерства обо­роны РФ, и другие силовые министерства; руководители различ­ных ведомств, органи­за­ций и учреждений; кур­санты военного авиаци­онного уни­верситета и Воронежского ин­ститута противопожарной службы МЧС России; предста­вители общественных ор­ганизаций, журналисты и писатели.